Ночной ветер[сборник] - Владимир Карпович Железников

Мальчишки тут же вскочили.

— А она нас не укусит? — спросила девочка.

— Трусиха! — сказал первый мальчик.

— Девчонка! — поддержал его второй. — Пошли, Димка, без неё.

— Что ты, — сказал Димка девочке и тихо добавил: — Эта змея — обыкновенный уж. Про гремучую я придумал для интереса. И убивать мы её не будем. Ужи — безвредные змеи.

Девочка засмеялась и побежала с Димкой догонять нетерпеливых мальчишек.

Так я и не успел сказать ребятам, что самым лучшим вожаком для них будет Димка. Он научит их всех мечтать.

Он проснулся ночью неизвестно от чего. То ли от ветра — мать его всегда открывала на ночь окно, то ли от щелчков усохших половиц. А может быть, его разбудила внутренняя тревога, потому что накануне вечером он поссорился с родителями.

Отец, по настоянию матери, отругал его за разбитые ботинки. А что же, ему играть в футбол без ботинок, что ли? А потом отец так разошёлся, что запретил ему идти завтра в кино.

Он ждал этого кино целую неделю. И фильм-то был старый — «Золушка», и он понимал, что история маленькой девочки Золушки — это неправда, что это сказка, что ничего этого никогда в жизни не было. Даже тысячу лет назад, когда люди ездили по земле только на лошадях, а по морю ходили на парусниках. И всё равно он мечтал о том, как снова увидит этот фильм, как погаснет свет и начнётся нечто невообразимо волшебное.

Да, скорее всего, он проснулся именно от этой нестерпимой, несправедливой обиды. Ему приснился сон, что он после незаслуженного оскорбления уходит из дому навсегда. И остаётся один на всём свете.

Он лежал в темноте и слушал каждый шорох. И ему казалось, что он на самом деле совсем один на всём свете. Так страшно было темно, так сильно надувал ветер парусом занавески и звенел мелким звоном в стекле.

Ничего не было слышно из-за ветра — ни ночного разговора большого города, ни посапывания родителей в соседней комнате. Только иногда трещали половицы, будто кто-то невидимый ходил по комнате. Это ещё больше пугало мальчика.

Снова скрипнула половица. Мальчик напряг слух, но услышал лишь вой ветра, который дул из пустоты. Он хотел крикнуть и позвать мать. Ему необходимо было разорвать своё одиночество, такое длинное и бесконечное одиночество которым он так гордился вчера.

Как он тогда крепко сжимал губы и гордился внутренне тем, что не произнёс за весь вечер ни слова.

Он уже забыл про свою гордость, и ему хотелось закричать. Но тут, к своей великой радости, он услышал, как мать заворочалась в постели. Потом отец сонным голосом спросил:

— Который час?

— Спи, спи, — ответила мать. — Ещё рано.

У мальчика по всему телу разлилась приятная теплота. И уже сквозь сон он слышал, как мать встала, прикрыла окно, почему-то пощупала у него лоб.

Дворники заговорили под окнами. Их голоса в раннем, пустом городе звенели и отдавались вдалеке. Пролетел самолёт.

— Хабаровский, «Ту-114», — сказал отец. — Скоро вставать.

Пропал куда-то ночной ветер, не скрипели половицы.

— Что-то я, по-моему, вчера переругал Серёжку, — сказал отец. — Несправедливо.

— Переругал, — ответила мать.

— Придётся извиниться, — сказал отец. — И отпустить его в кино.

Но Серёжка этого ничего уже не слышал. Он крепко спал. И совсем забыл про какой-то ночной ветер, про какие то страхи и про то, что он несколько минут пробыл один на всём свете.

Новенький сидел на последней парте. Его нельзя было не заметить: у него были ярко-рыжие волосы.

— У нас новичок, — сказал Лёвушкин.

— Откуда ты приехал? — спросил я.

— Наш дом снесли. И мы получили новую квартиру.

— Твоя фамилия?

— Княжин.

— А как ты занимался по физике?

— Это мой любимый предмет.

Всё-таки он был очень рыжий, и я невольно смотрел на его волосы и не видел лица.

Я начал объяснять новые формулы. Каждый раз, когда я поворачивался к доске, чтобы написать формулу или нарисовать чертёж, Лёвушкин шептал и хихикал за моей спиной.

— Не мешай слушать, — донёсся до меня голос Княжина.

Я оглянулся: у Лёвушкина был такой растерянный вид, точно он хлебнул горячего чаю, сильно обжёгся и не знал, то ли выплюнуть этот чай, то ли проглотить.

— Княжин, — сказал я, — подойди к доске и реши задачу по новой формуле.

Он быстро решил задачу и чётко, без запинки, всё объяснил. Мне понравилось, как он отвечал. Многие ребята в классе говорили лишние слова, а Княжин нет.

После звонка, когда я выходил из класса, то услыхал голос Лёвушкина:

— Видали, какой? Я ему мешаю. Первый день — и уже наводит свои порядки. Академик Фок! [1] Пошевельнуться нельзя. Рыжий, да ещё подлиза.

— Я и сам знаю, что рыжий, — спокойно ответил Княжин. — А ты дурак, раз дразнишься. Это совершенно точно.

Через неделю я увидал у старшей вожатой списки ребят, записавшихся в разные кружки. В физический кружок первым записался Княжин. «Хорошо, — подумал я. — Княжин — парень что надо».

Я полистал списки других кружков и в каждом наталкивался на фамилию Княжина. И в зоологическом, и в математическом, и в спортивном. Только в кружок по пению он не записался.

На перемене я окликнул Княжина.

— Зачем ты записался во все кружки? — спросил я. — По-моему, это несколько легкомысленно.

— Мне надо, — ответил он.

— Может быть, ты не знаешь, что увлекает тебя больше всего?

— Нет, я знаю, — упрямо ответил он. — Но мне надо. Это моя тайна.

— Тайна это или не тайна, — сказал я, — но на занятия физического кружка можешь не приходить. Если ты будешь работать в зоологическом, математическом и спортивном кружках, то на физику у тебя не останется времени.

Княжин очень расстроился и даже побледнел. Я пожалел, что так резко с ним разговаривал: всё-таки он ещё мальчик.

— Я должен всё знать, я должен быть незаменимым, — сказал он. — Я буду пилотом космического корабля. Я никому этого не говорил, но вы меня заставили.

— А-а! — протянул я. И впервые посмотрел ему прямо в лицо. Под рыжим чубом у него был выпуклый лоб, а глаза были голубые и отчаянные.

«Этот долетит, — подумал я, — этот долетит!» Я вспомнил, как во время войны прыгал с парашютом и как это страшно, когда прыгаешь в пустоту.